Репортаж из зоны АТО. Андрей Сидоркин: Там
На лужах первый несмелый лед. За Изюмом начинаются блокпосты. Дорога такая, что гусеничным лентам не сделать ей хуже. В сторону Славянска — никого. Автобус лежит в световом коконе, по исчезающим границам которого мчатся — сырье затухающих снов — бессмысленные обочины и безобразно обглоданные кости деревьев.
Рубежное. В общежитии свет до 23. Ночью вибрация отдаленных взрывов. Или приснилось. На проходной плакат, как опознать мину. Инородный и дикий для нового глаза. Как будто взятый из другого фильма. Из другого сна.
— Вы условия в общежитии у нас пофотографируйте. И здесь, и на третьем этаже. А то Гуславский обещал сделать, и где?
Шла подготовка к выборам, но сегодня объявили, что не будет. Риск обстрела избирательного участка. Ископаемый ЛиАЗовский автобус с олигофреническими глазками и залепленным ртом бурча высовывается из-за угла.
Донбасс столь основательно разнежен мудрым хозяйствованием, что военные разрушения несколько стушевываются на общем фоне.
Попасная. Дюжего телосложения мужички на крыльце мэрии. Кроме них, кажется, в городе никого. А, нет, вон еще один, несет на голове офисное кресло. Сорок минут назад стреляли.
— У нас на заводе в последнее время отговорка — я боюсь. И не приходит. Боишься — пошел на хер. Я вот в тот день целую смену отстоял, в четыре закончил и только тогда домой, жена звонит, плачет, где ты, зачем пошел. А это с Золотого стреляли, точно.
— Что-то вы, Николай Викторович, подозрительно хорошо осведомлены — и куда стреляли, и откуда, и какой калибр, и что сгорело. Скоро вами органы начнут интересоваться.
Смех.
Лед ощутительно потолстел. Блокпосты вместо запятых между названиями городов: Рубежное, Лисичанск, Северодонецк, Старобельск… Старобельск, тот самый Старгород, в который молодой человек лет двадцати восьми вошел со стороны деревни Чмаровки. Город, в котором нет центра.
Бабушка в Камышевахе. Лицо разрушено морщинами как дороги Донбасса.
— Вот говорю: в войну я родилась, в войну и помру. Не снимайте меня, я не фотогеничная! Да… Это ж надо ж такое было выдумать — дээнэр, элэнэр… Стахановская Казацкая Республика! Тьфу! (Бабушка произносит «казахская»).
Лисичанск.
— А вы чеченов видели?
— Сама не видела, но вот тут женщина через три дома в магазине торгует, так к ней заходил. Говорит, и чего их все боятся? Такой добрый, обходительный…
Развороченный танк. Ржавый уже. Осколок «Града». Хвостовик от мины.
— Лупят «Градом» из одного и того же места. И понятно — один день, второй, третий — никакой ответки. Так и нафига им гонять, вот это, с места на место, соляру тратить? Проснулся, зевнул, нажал на кнопку — и дальше спать. Да мы б сами их уже пошли сняли — нет, отвечают, нельзя. Я говорю, скоро сами пойдем, а потом — (насвистывает) а что, ничего не знаем, ничего не видели, мы вообще спали.
— Ага, а потом сядешь еще за это…
Военные помогают гражданским по мере возможностей:
— Как образуются излишки какие-то, все отдаем. И местные приходят, спрашивают если что — еду, медикаменты. Бабка тут старая, дом разбомбили. Войну прошла одну, и теперь вот. Дома нет, живет у соседки. Пришла на блокпост просить помощи— ничего не осталось. Дали ей тушенки, всего. И вижу — один уже отвернулся молодой, другой отвернулся — слезы, невозможно на это смотреть.
Высохшие подсолнухи с опрокинутыми корзинками, повешенные, болтаются в подмороженном воздухе.
— У нас тут шутки уже такие — взял гранату, пацанам бросил. Ну, естественно, предварительно выкрутил запал. А эти же такими героями тут ходят — все врассыпную!
Пока не работает артиллерия, получается быть циничным. Holiday in Cambodia.
— Армия вся на волонтерах. Вот это, что на мне — это все волонтеры. В том, что было — не то что воевать, на улицу стыдно выйти.
Смех.
Новорожденный месяц как состриженный ноготь. Вон, прилеплен. Ближе подвинулся горизонт, на дно стремительно темнеющего неба налит раскаленный закат, и в нем сгорает раздерганный скелет рощи, где впору резвиться всякому экзотическому зверю под оркестр Поля Мориа. Тропическая саванна, если б не трофическая язва.
— Я отойду в лесок?
— Сходи, сходи. Фейерверк посмотрим.
В двух-трех километрах, там где дымя проплывает трехтрубный крейсер завода — Первомайск, уже ЛНР. Заедешь нечаянно — на этом все. И в это «все» невозможно поверить.
— Накрыли «Ураганами», танковая часть тут стояла. Человек 300 заживо сгорело, молодые ребята все. Местные рассказывали, что слышали ночью крики. Грешат на попа местного, он за казачков этих был. Эй, эй! Ты бы не ходил туда, там еще много сюрпризов осталось.
Поседевший от инея ковыль льнет к замерзающей земле. Листья звонко хрустят.
— Обуви бы зимней, в кроссовках вот. Ну, пока еще не очень холодно, а как настоящая зима начнется…
Танкисты: туда дороги нет. Из-за спины бойца, присевшего на ящик боеприпасов, задумчиво переваливаясь, появляется упитанный гусь.
Над позициями месяц как вчерашний ноготь. Звезд что гречки.
Город Счастье. Не сыронизировал только ленивый. Самый ленивый. Здесь Луганская ТЭС, за которую бои. Городская больница. Над входом ласточки прилепили гнездо. Заведующая:
— Полчаса как ушла, и начало во двор падать, хорошо выходной. Вот, посмотрите, окна повышибало. Пока полиэтиленом. Мы бы и стекла вставили, стекло есть, но а если опять начнется? Вообще, три дня удивительное затишье, аж уши режет.
Безнадежная дорога, морщинистая как старушечье лицо, иссечена танковыми траками.
— Скажите, Валуйское наше или у них?
— Эээ… Вроде бы наше. Вперед поезжайте, если вас завернут, значит не наше. Только ты бы музыку тише. И свист слушай, слушай свист.
Станица Луганская.
— Гражданским помогаете? Нечего им помогать, они за сепаров.
У нас сгущенка, макароны, тушенка, крупа, хлеб.
— Кухня там, туда везите. Пропускай.
Старшина, дядя Паша по кличке Балу — круглый («это я тут еще похудел!») добродушный дядька в камуфляжной куртке и домашних трениках:
— Вон там в зеленке, там окопы со 2й мировой. Триста метров и они. Вот, видите, там деревья сгорели. А это не просека, это мы уже зениткой… И этот встает во весь рост — Аллах акбар! Обдолбанный понятно. Водка с трамадолом что ли. Девять попаданий, последнее в голову — только тогда упал.
Дядя Паша пошел воевать вместо сына. С семьи больше одного не берут.
— Бои по десять часов. Как с вечера начинается, так и до самого утра. 41 мина за ночь, можешь себе представить? И с их стороны так же. Вот, на телефоне есть, смотрите. И такое каждую ночь. Сейчас что-то не стреляют, пора бы. Да я думаю, сегодня не будут уже, так, пальнут раза три, чтоб отчитаться.
Если бойцам 128-й бригады с чем-то повезло, то с поваром. Вкусной до заушного треска можно сделать и солдатскую кашу. Добавьте только сердца.
— А тут, смотрите, ЗУ тогда заклинило, я его раненого отодвигаю, расклиниваю — вот видишь, надо за эту штуку потянуть, когда заряжаешь, там пружина очень сильная, это сейчас она легко идет, потому что заряжено уже. А тогда я чувствую не идет, все бросаю, лег, уперся — зарядил. А зенитчику раздробило хребет — увезли в Харьков, в больницу. У него девушка в Луганске беременная. И в тот же день, как его ранило, дед у него умер. Вот так и живем, ребята, так и живем. Спасибо нашему командиру, что двухсотых у нас не было.
В землянке сырой мрак, суглинок крошится как халва. Тлеет буржуйка.
— Оружие на нас испытывают новейшее, тринадцатого года. Андрюха, принеси, лежала там эта. Вот, видите, тут отверстия и мелкие поражающие элементы оттуда, шрапнель — летит такое и сверху посыпает, пятьдесят метров радиус поражения — лег ты, не лег. Ну ладно, пора вам, еще через блокпосты ехать. Эй, ты там еще растяжку не поставил? Не подорвешь нас?
Смех.
Ветер загоняет созвездие булавки под висячий ноготь. Под ногтем красно от крови.
В Киеве неделя моды.
Подкинуть солдата на следующий пост: «Осторожно, ребята, я весь в гранатах». От него пахнет спиртным.
А население? Население, что всегда подразумевается, числится причиной и целью, но про которое ничего не известно, кроме цифр, обозначающих количество жертв и процент проголосовавших. Что там у него, с кем они, прогуливающиеся по улицам, где не найдешь и десяти отличий от других таких же, катящие тележку, таскающие полиэтиленовые пакеты в цветочек, торгующие картошкой из ведер, взбирающиеся на едва живой велосипед? Чьи косточки перемывают у подъезда бабули в потешных шерстяных пузырях на седую голову? Вопросы не приводят к ответу, но теряют смысл. Телефонный разговор рядом: «…и тут как бахнет! Хорошо, рот открыла, а то бы перепонки вылетели…»
— Люди в вышиванках даже стали ходить. Но потом изменилось отношение. Из-за одного тут. Нашего. Гражданского застрелил. Тот не остановился на блокпосту ночью, а он по нему — раз, очередь. Теперь разбирательство, может на пятнадцать лет сесть за убийство. Вот так. Приехал на войну — и сядет на пятнадцать лет.
Гараж распахнут. Пожилые джентльмены в кожаных кепках и седой щетине, щурясь на едком утреннем солнце, ловят блеск в тускло отсвечивающий полипропилен стаканчиков с водкой. Сейчас им будет вкусно.
Окна малярной лентой крест-накрест. Осколки полусантиметрового льда на ослепительных лужах.
Взорванные мосты.
— …Если световые следы ложатся сбоку, то еще ладно, но если прямо на тебя, то все, ховайся!
Нога отгнила по щиколотку, а в голове вечеринка. И в сердце праздник. И даже колено веселится что есть сил. В Северодонецке кабаки как ни в чем не бывало. Сайгон из Apocalypse Now. Изжаренные соляриями до африканских тонов, провинциальные красотки в леопардовом с достоинством переставляют каблучки под самую тошнотворную поп-продукцию из доступной. Их самцы пузаты и внушительны. Тропическая саванна, «Alouette» оркестра Поля Мориа.
Майор со щенком хаски. Едет в отпуск.
— СВД — то такое, она слабенькая, сепары ее не боятся. Вот, специально ездил к себе, мэра просил — нашли «мосинку» 38 года, оптику на нее сделали, все…
У щенка пронзительно голубые глаза.
— Зовут Север, потому что Северодонецк. Брал бы сучку, назвал бы Растяжкой.
– А что вообще местные?
— А что местные… Местные за тем, кто сильнее. Те пришли — они хорошие, мы пришли — мы хорошие…
Ночью звезд насыпано: перебирать — не перебрать!
— Тут на Белой горе крест, во время второй мировой погибло 4000 солдат. Ну это официально, а говорят, больше в два раза. Вот вы подумаете, что я того, крыша уже поехала. А я заснул перед атакой — и как будто трогает кто-то: «Солдат, не спи! Не спи!»
Отблески фонарей крадутся по стеклу впереди идущего джипа кошачьим шагом.
— Совсем у людей в голове не осталось. И было то немного, а теперь вообще. Вот она думает, что мы, «бандеровцы», детей едим. Едим детей. Каждый. Ну хоть бы один кто-то ел, еще ладно, но все…
Киев. Зонтик издали похож на автомат.
Андрей Сидоркин
